Защитник кончил этими словами свою речь под гром исступленных аплодисментов публики.
Когда было предоставлено последнее слово подсудимым, старшая Орлова порывисто поднялась со своего места.
— Господа судьи и господа присяжные заседатели, — проговорила, задыхаясь от волнения, Анна Игнатьевна, — знайте, — я виновата во всем этом одна. Моя дочь — ребенок, действовавший по моему приказанию. Казните же меня одну и помилуйте, во имя Бога, ее, мою девочку!
С этими словами она снова опустилась на скамью и тихо заплакала, прикрыв глаза руками.
И тут случилось то, чего так жадно алкало измученное сердце женщины.
— Мама! Милая мама! — прозвучал у нее над ухом нежный ласковый голосок. — Я простила тебя… Я все-таки люблю тебя, милая мама!
И маленькие ручки Клео обвили ее талию, а блестевшие слезами глаза искали ее взгляда.
С тихим возгласом Анна Игнатьевна прижала к своей груди обожаемую рыжую головку…
Совещание присяжных длилось недолго. Они вынесли оправдательный вердикт.
Оправданным была устроена шумная овация. Растроганная публика провожала их до дверцы автомобиля.
Когда мотор Тишинского с сидевшими в нем женщинами отъехал под ликующие клики толпы, Клео упала на грудь своего молодого мужа.
— Я счастлива! О, как я счастлива, Миша, — лепетала она, прижимаясь к нему, — мы начнем теперь сызнова хорошую новую жизнь. Не правда ли, мама? Все прошлое миновало, как гадкий позорный сон.
— Да, мой Котенок, мы идем к другой жизни, к новым и светлым радостям, — отозвался вместо Анны Игнатьевны на слова жены Тишинский.
А старшая Орлова только молча кивнула головой… В ее сердце уже не было места для новых светлых радостей, к которым звала ее юная дочь… Для нее давно отцвели ароматные цветы счастья… И навеки опустошил сад ее любви далекий, вероломный, но все же по-прежнему милый ее сердцу Макс…