Вакханка - Страница 26

Но его молодая девочка-жена не сомкнула глаз ни на минуту. С трудом дождавшись десяти часов утра, Клео быстро одевается, наскоро причесывается… зашнуровывает ботинки.

Свершилось… Купля состоялась… Ценою одной брачной ночи она приобрела свое счастье, свое вымученное счастье с Арнольдом. Сейчас она уйдет отсюда тайком навсегда. В изголовьях постели на подушке уже лежит приготовленная ею заранее записка:

«Прости, Мишель… Спасибо за все… Помни наше условие: отдать жизнь за миг обладания мною. Не ищи же меня и забудь. Клео».

Теперь остается только докончить туалет… Макс уже ждет ее у себя дома… Она вчера еще переговорила обо всем по телефону. Скорей же, скорей — к нему. И она лихорадочными движениями застегивает кнопки… Прикалывает шляпу… Накидывает манто…

XVIII

Готово… Она одета с головы до ног… Можно уходить.

— Прощай, Мишель! Добрый, честный, великодушный, — шепчет Клео и, повинуясь странному, непреодолимому желанию, опускается у постели перед своим молодым спящим мужем.

Она смотрит в его лицо, усталое, милое и счастливое счастливым детским неведением, не чувствующим занесенного над его головою удара. Ей припомнились его горячие пламенные ласки, покорившие ее, вакханку, своею искренностью и непосредственностью.

Долго смотрела Клео, не отрываясь, на своего молодого мужа… А червь жалости уже точил ее сердце.

— Бросить его, не задумавшегося доверить ей свою честь, свое имя, ей, потерянной, посрамленной, ничтожной? Бросить его ради того, не умеющего даже и любить-то как следует!

Как раз в эту минуту Мишель, очевидно, сквозь сон почувствовав близость любимой женщины, вдруг ясно, светло улыбнулся и прошептал спросонья:

— Не отталкивай меня, девочка моя единственная… Я жить не могу без тебя, моя Клео… Не уходи!

Трогательно беспомощным и бесконечно милым показался он ей в эту минуту.

Острое жало болезненной жалости вошло глубоко в сердце молодой женщины и, казалось, влило в него новую отраву.

Нет, она положительно не в силах оставить его. Эта чужая любовь, такая сильная и непосредственная, захватила сейчас и ее самое…

Что-то странное, новое и прекрасное произошло в ее существе, потрясая до самых основ…

— Мой мальчик! Мой дорогой мальчик! — произнесла она, внезапно заливаясь слезами и давя в груди подступившие рыдания. — Успокойся, бедный, милый, я не обману тебя, я не оставлю тебя ни за что на свете!

Несколькими минутами позднее Клео стояла уже у телефона, прося соединить с номером Арнольда.

— Алло, это вы, Макс?

— Клео, моя малютка… Я жду тебя, моя дорогая…

— Напрасно, Макс… Я не приеду к вам… Я никогда не увижу вас больше. Прощайте, Макс. Прощайте, первая любовь моя!

— Маленькая дурочка! Что ты еще там затеяла? Какой вздор, Клео! Я приказываю тебе тотчас же быть у меня, — доносилось из трубки аппарата.

— Никогда. Слышите, никогда! И не смейте со мною говорить таким тоном!

— Я жду, Клео… Маленькая моя вакханка…

— Довольно, Макс! Я не хочу слушать вас больше. Все кончено. Я не приеду к вам.

— Берегись, Клео! Я найду средство вернуть тебя снова. Этот вексель, ты помнишь его, наверное, он в руках прокурора… И не сегодня-завтра…

Она побледнела… Смутилась на миг. Но все-таки собрала все свои силы и с гордым презрением бросила в аппарат:

— Мне смешны ваши угрозы, Арнольд. Припомните, я малолетняя… И суд всегда был снисходителен к таковым. Удар вашей мести упадет таким образом на мою мать… Какое мне до этого дело? Прощайте, Арнольд! Я вас больше не знаю…

Она порывисто повесила трубку и отошла от телефона, но тут силы изменили ей… Клео зашаталась и без чувств опустилась на пол…

…Постепенно под неустанными ласками молодого мужа отходило наболевшее сердце молодой Тишинской. Девочка-жена понемногу стала успокаиваться от пережитых ею волнений. Тишинский не жалел ничего, чтобы баловать и тешить свою маленькую жену.

Клео снова расцвела и похорошела. Одетая, как куколка, залитая бриллиантами, она появлялась всюду под руку с молодым, влюбленным в нее мужем, возбуждая зависть женщин и восторг мужчин.

Постепенно гас в ее душе образ соблазнителя Арнольда. Чистая, верная любовь Михаила заполняла ее всю. С прежним, казалось, все было порвано. С Анной Игнатьевной они не виделись… К Фани ее не тянуло. Вся ее прежняя жизнь казалась Клео теперь чем-то нечистоплотным и даже пошлым.

Казалось, новое счастье, солнечное счастье улыбнулось полевому цветку, случайно попавшему в удушливую атмосферу теплицы и теперь снова переселившемуся на волю.

И вот это счастье было прервано самым неожиданным образом.

В один осенний дождливый вечер, когда Клео, свернувшись в комок на шкуре белого медведя перед тлеющим камином, нежилась, как кошечка, слушая читающего вслух своего молодого мужа, лакей подал ей какую-то записку.

То была повестка от следователя с приказанием явиться на допрос.

Молодая женщина изменилась в лице.

«Все кончено! — вихрем пронеслось у нее в голове. — Все кончено. Он исполнил свою угрозу».

Скрывать от мужа историю с подложным векселем больше не представлялось возможным.

Убитая стыдом, раздавленная и смущенная, она все рассказала Тишинскому.

— Теперь ты видишь, с кем связал твою чистую жизнь… Ты вправе разлюбить меня и бросить, Мишель, — заключила она, рыдая, свою исповедь.

Но Михаил Павлович не разлюбил и не оставил свою молоденькую жену. Слишком очевидно было для него полное перерождение Клео, чтобы усомниться в порядочности этой маленькой женщины.